БИЛЕТ В ДЕТСТВО (Харьков)

…Тополино-каштаново-кленовый двор. Воркуют голуби, и усталое за день солнце валится в мягкую майскую постель – отдыхать. Я сижу на балконе, всматриваюсь в гущу листьев, за которой видна стена соседнего дома и слушаю вечер. Голоса вполне обыкновенны: вот хозяин говорит со своей собакой, вот играет музыка, вот мама зовёт дочь домой…

…Мама зовёт дочь домой. Мне было очень мало лет, и из окна дома, стоящего всего в двух кварталах от моего очередного временного пристанища, мама звала меня из нашей дворовой песочницы к ужину. Был суп с фрикадельками и ненавистные тогда фаршированные кабачки. В сметанном соусе!.. А в той песочнице мы с подружкой Инной играли в Дом, и у каждой был – свой, и придумывались приключения, вперемежку с непременными визитами в гости и нескончаемыми разговорами о жизни (пятилетние, мечтавшие стать взрослыми солидными дамами!), и всегда игра кончалась на самом интересном месте!.. Зимой - температура, пертуссин (кашель!) – и на задёрнутых наглухо шторах - еле различимые фигурки жирафов и слонов. Но и ёлка!.. Сосна, пушистая. Ёлочные игрушки. И почему они зовутся игрушками? В них же нельзя играть? – Но можно делать своими руками всё, что хочешь. Разобьётся «игрушка» - и клей себе на картонный кокошник (любила их делать) узоры из тончайшего цветного стекла!.. А вот уже я вырастаю, мне доверяют самостоятельно украсить ёлку…

…У меня тут, двумя кварталами ниже – детский сад. Есть ли он ещё? – Искать не пошла. Из подвалов (или это чердаки?) памяти выплывает жарко-красный пахучий помидор (подсобное хозяйство?). Ржавая лейка, из которой льётся желтоватая тёплая вода. Сухая земля жадно пьёт и из серой превращается в чёрную. А напротив строится новый дом!.. Такой же, как и остальные в нашем районе: пятиэтажный, из силикатного кирпича. Нынче все они – ветхие «хрущобы», насквозь пропахшие кошками и никогда не знавшие ремонта. Беседка-павильон - там девушка в розовом шелковом платье читала нам Хемингуэя (эту воспитательницу мы с тех пор больше не видели – шел 1964 год). У забора стоял большой белый камень, и росли мальвы. Сорвёшь цветок, закрутишь – и вышла куколка-принцесса в пышном тёмно-розовом платье! И горько пахла полынь…

…Да, Шестидесятые. Помнятся мне они как одно сияющее лето, и родители мои - молодые и сильные: всё – походы, да брезентовые палатки, да костёр: на нём варился в котле густой пшённый или перловый кулеш, пахнувший дымом – и не было пищи вкусней!.. А после - поскорее бы к деревьям! Там уж мне – целое царство: песок, из которого всё, что пожелаешь, можно построить, и кони из желудей, и листья-рюмочки, чтобы рыцарям моим – попить… А на следующий день – возвращение домой, и где же можно было ещё ложиться спать, как не на балконе, на надувном резиновом матрасе, в ста местах заплатанном… Валентина Терешкова. Чёрно-белый телевизор и «Кабачок «13 стульев». Неспешные семейные походы на источник (он и сейчас жив, мой источник, и другие люди всё так же спускаются к нему набрать природной минеральной воды. Там теперь есть купальня «Живоносный источник»; на холме стоит маленькая церковь, и ясным утром оттуда: «Благословен грядый во имя Господне..» ). А в моём детстве из всех распахнутых окон слышалась совсем другая музыка: радиолы играли джаз, и ещё какие-то песни на неизвестных языках, от которых так хотелось в дорогу – и заплакать…

…Меж проржавелыми трубками балконных ограждений домов до сих пор видны фрагменты волокнистого гофрированного пластика – некогда ярких, как я их помню, - цветов в духе того времени: малиновых, зелёных, синих… Цвет утрачен, есть лишь форма (волнистая); это уже не детали, а останки. Всё это безнадёжно мертво. Я могу только иронически улыбнуться: пёстрый хлам прошлого, смытый ста тысячами дождей. Нужно до конца лгать себе: мол, это всё не имеет значения. Но ложь заранее обречена на крах. Потому что…

…Вот и он – мой дом. Ничего в нём нет примечательного, это обыкновенная силикатная пятиэтажка; разбитый асфальт у подъезда, как и десятилетия назад. Покатый склон двора, песок на том же месте. Вижу еле заметные пни от двух громадных тополей, которые шумели в те годы, когда я выходила на балкон своей комнаты. Балкон превращён теперь в глухую коробку из алюминиевого профиля. Он остеклён. Его нынешние хозяева используют его, вероятно, как подсобное помещение – никаких петуний с маттиолами, никаких приветствий кленовым листьям по утрам – это, разумеется, у серьёзных людей не может быть принято. Я – человек несерьёзный, и поэтому подхожу к своему подъезду и низко кланяюсь. Смотрят? Пускай смотрят. Люди, я вас не знаю, а дом этот – мой, пусть я и не имею на него никакого формального (и морального – потому что ушла!) права. Вот так… здесь я родилась, значит, и право такое. «А всё остальное – дорожная быль». Хлебного подвальчика на углу - нету, и молочного тоже. В молочный меня, шестилетнюю, мама как-то раз (не знаю, почему не забыла) послала за сметаной. Она, сметана, тогда разливная была; вручённую мне банку наполнили – бегу домой. А разве можно по дороге не поиграть?.. Сметана, конечно же, на тротуаре. В страхе возвращаюсь в молочный – и двух минут не прошло. Даю продавщице деньги, благо осталась сдача (банка та же, но совсем немножко… в земле!). Она, изумлённо: «Девочка, так ты ж только что полкило купила?!» Я, собрав в кулак всё своё мужество: «Мама сказала – надо ещё!..»

…Ни свет, ни заря, бывало, - выхожу гулять с собакой. Это уже Семидесятые годы, и мне тринадцать лет. Иду по нашей улице, там туи мне по пояс и молодые клёны. Прошла сегодня утром той же дорогой: туи, кроме нескольких, не дожили; клёны – седы и стары, но держатся достойно. Здравствуйте, мои старики, а помните?.. Замолкаю на полуслове. С этими – так – нельзя. Они ведь тогда были такие молоденькие, и я тоже: сделаем же вид, что не было никаких тридцати пяти лет разлуки, а просто: я иду по моей улице, и они тут как тут, и утром прохладно, а днём будет жарко, так было и будет всегда, и это – хорошо. Была ещё такая поляна… мы собирались там компанией вместе с нашими собаками. Дружили. А поляну окружали деревья – дикие маслины; у меня была одна, любимая, - я забиралась на её ветви с книгой. И даже если шел дождь, всё равно бродила там часами, рассуждая сама с собой, мечтая, любя, любя, любя (вся флора, произрастающая в моих стихах – отсюда)!.. Поляна эта существует и поныне, она вытоптана и вокруг неё растёт уже нечто совершенно незнакомое. Однако, свою (ту самую) маслину я всё же нашла. Она осталась из всех - единственная, почти высохла, но ещё старается жить, и у неё есть несколько серых ворсистых листочков, а вокруг уже победно пляшет орда юных наглых яворов. Они буйствуют, а та молчит. Гордая, родная моя современница - соплеменница! Хотела снять её на фото, но… что уж тут снимешь, кроме несуществующей шляпы – со своей головы...

…Иду по Сумской – центральной нашей улице. Дома те же: кое-где подкрашены, и в первых этажах процветают весьма современные заведения. Общее впечатление от города, несмотря на все новшества, тяжёлое: не старина – старость! – богадельня и запустение. Но улица полна гуляющего народу, и по вечерам в саду Шевченко, что называется, яблоку упасть некуда: городской сад живёт, и по каштановой аллее, куда водил меня ещё мой дедушка (вожделенное мороженое называлось «Каштан»), носятся новые дети. Быть может, именно они когда-нибудь и умоют этому городу пропылённые щёки и подарят человеческое лицо – потому что любят. Как знать!..

…Я путаюсь в новых названиях, и оттого заезжаю иногда совсем не туда, куда планирую ехать. Площадь Конституции? Революции? – или, уж, по Чехову – Севрюжины-с-Хреном?

(В моё время это были исторические площади Дзержинского и Тевелева). Нашла на улице Клочковской продуктовый магазин с названием «Пузо Маркет». Сеть сотовой связи «Мобилочка». В метро – внушительных размеров рекламный плакат: «Брачное агентство Мординсон: женихи по всему миру» (Мординсон - фамилия моей одноклассницы – не она ли?). Роскошный банковский офис – а над ним вывеска: «Осторожно, обвал карниза». Комментарии излишни.

…Сегодня вечером никуда не пойду. Буду сидеть на балконе, смотреть, как цветёт каштан, ждать луну, касаться старых кирпичей – в общем, хочу быть дома. Наплевать на то, что это случайный временный приют. В окно дышит лето, и мне хорошо одной. Словно я и не уезжала – зря так боялась этой встречи!.. Что мне люди – они приходят и уходят, а со мной ночь и запахи детства. Майский жук, он же хрущ, бьётся об стекло (залетел сдуру на кухню…). Ну-ка, товарищ Хрущёв, пожалуйте-ка из «хрущобы» - на волю… Кошки отчаянно выясняют отношения там, внизу, под каштанами. И это – хорошо.

…Побывала на кладбище, где похоронены мои бабушка с дедом. Могилы нет, или её уже невозможно найти: никаких записей по прошествии стольких лет не сохранилось. Несколько часов бродила между захоронениями, искала… Нет ничего!.. Покой, цветы, густые заросли, везде паутина. Покинула сию скорбную юдоль, перекрестившись в воротах. Ещё один корешок исчез! Вперёд, мои кони!..

…Кони времени принесли меня к Благовещенскому кафедральному собору – это тоже символ Харькова, но детству моему он памятен находящимся рядом базаром. Как только не переименовывали сменяющиеся власти это место: и «Коммунальный рынок», и «Центральный», а в народных устах он так и остался Благовещенским базаром, и с Двадцатых годов имя это неизменно сокращаемо как Благбаз. Прохожу, минуя почти средневековую сумятицу базара, иду прямо к воротам собора. Высокая лестница… Всё непривычно (начисто забыто) в храме, но вот я уже влекома в нужном направлении, вне моего сознания: сперва к Николаю Чудотворцу. Поблагодарить за дорогу. Затем – к Богородице и к Распятию. Ставлю свечи, молюсь, по обыкновению, за близких. Из недр души, как всегда в храме – вздох невероятного облегчения!.. Предки мои, покойтесь с миром, и неважно, что больше нет могилы – просто ваш прах стал частью родной земли, а я здесь, и по улице нашей хожу: вот я и с вами, «дедусь» и «бабуся». Зачем нам могила? – ведь мы живые…

…Последние часы сегодняшнего дня посвятила хождению по Сумской. Спросите-ка фланирующего вдоль этой улицы харьковчанина: «Куда идёшь?» - Он, ни на секунду не задумываясь, как автомат, выдаст: «По Сумской!..» - Это некое философское состояние духа, даже если человек не особенно-то привык размышлять. Всякое понятие времени, пространства, обстоятельств и тому подобных категорий - теряет здесь смысл: мол, я иду по Сумской, а куда, и зачем – совершенно не имеет значения!.. Блуждаю, как в молодости, по переулкам. Старинные дома, изуродованные надстройками, пристройками. Ладно, примирилась (внешне. Внутренне – отвергаю). А деревья шумят по-праздничному! Майские праздники – встреча весны!.. Напоследок выхожу на площадь Дзержинского. Там бушует детский праздник – но что я слышу? Металлический голос в рупор: «Группа «Ромашки»! А ну, немедленно в круг! Светлана Филипповна, постройте коллектив!..» - Какие уж тут братья-славяне: здесь прусский дух, здесь прусью пахнет… Впрочем, я пристрастна: сорок лет назад мы, пионеры, маршировали по этой площади так, что только держись… Из-под кустов белой и лиловой сирени фотографирую площадь – пусть останется память!..

…Вечереет. Троллейбус грохочет по мостовой. Вхожу в свой подъезд, поднимаюсь по лестнице, где пахнет всё теми же вечными кошками и жарящейся на смальце квашеной капустой. Завтра мне уезжать, и нужно писать последний абзац. Он будет очень коротким: собственно, вот и всё.

…Но отчего же не приходит сон?..

01 – 05.05.2012