Восточный экспресс. Станция шестая.

Ну в общем-то он оказался очень даже неплохим парнем. С харизмой и чувством юмора. Его супермаркет ценностей находился по соседству с хозяйством моего нового друга Чиника и, как впоследствии я узнал, они были старыми друзьями. Ну а то, что он приставил кинжал к моей спине, пока я рассматривал керамику, то это было частью его стратегии продажи - шутка, как он выразился. Его "професьен де фуа" заключался в изготовлении ножей, кинжалов и совсем уж неприличного размера тесаков, которым более подошло бы название "ятаган". Это был человек замкнутого цикла, сам делает - сам продает и, судя по его лоснящейся физиономии, можно сделать вывод, что своей жизнью он более, чем доволен.
Естественно, он триста раз пытался втюхать мне один из своих шедевров, и триста раз мне удавалось находить в себе силы объяснить ему, что не хочу иметь на таможне проблем, что мне еще предстоит дальнейшее путешествие, и крайне забавно в глазах полицейских будет выглядеть пилигрим с рюкзаком за плечами и ятаганом за поясом. На триста первый раз я позорно назвал ятаган саблей. И продавец "острого", плюнув в сердцах на все эти законы рынка, сказал:
- Хорошо, не хочешь покупать, не надо. Но поужинать с нами, надеюсь, не откажешься, - он кивнул в сторону Чиника. Тот качнул головой, как бы поддерживая предложение своего друга.
После двацати минут тряски в стонущей на все лады Хонде, мы угнездились в уютненьком заведении, где в меню маячили знакомые и такие аппетитные названия, как Искендер кебаб из барашков, пасущихся на пажитях невдалеке от города; лишенные специй Инегёль кёфте, заманчиво брызжащие соком на мангале и «Кайхан», приготовленный по старинному рецепту и состоящий из пропитанных сливочным маслом лепешек, мелко порубленного мяса и специального соуса.
Пока мы ждали заказ, ножовщик успел рассказать историю о том, как появились на свет ятаганы. В его изложение самая интересная мысль заключалась в том, что если что-то и рождалось на нашей грешной земле значимого, то непременно вследствие того, что некие правители что-то запрещали своему народу.
Султан жутко боялся своих янычар (кстати, «янычар» в переводе означает полицейский). Эти ребята были просто рубаками и ежели что не по их, то вжик - и голову с плеч. И вот султан издал указ, запрещающий янычарам в мирное время носить при себе оружие.
"Нет проблем, босс, - сказали янычары, - ну хоть ножички можно оставить, так на всякий пожарный, консерву открыть или там картошечку почистить".
Султан подумал и говорит: «Ну ножичек, пожалуй, можно разрешить носить янычарам».
А с утра вояки уже начали осаждать кузнеца, заказывая себе ножички размером с батон финского сервелата.
Чиник все это время, пока ножовщик рассказывал свои истории об оружии, пытался вставить хоть пару слов о своем наболевшем. Он то сетовал на то, что исчезает из его ремесла самобытность, то вдруг спрашивал меня, используют ли в московских мечетях их керамику. Я, пытаясь оставаться вежливым, уклончиво отвечал, что дескать, вполне даже возможно, что не только в мечетях, но и в метро, и на остановках автобусов - везде используют керамику из Изника. Что не представляю себе просто ни одного приличного заведения в столице, где не было бы этих изделий. В конце концов, Чиник довольный нырнул в клубы кальянного дыма, мечтая о длинных очередях метростроевцев, выстраивающихся перед его лавкой.
- Смотри, - сказал ножовщик, указывая в сторону небольшого свободного пространства, предназначавшегося, судя по всему, для сцены. Смотри, такое ты увидишь только здесь. Сейчас будет танец с саблями. Это очень старый танец.
Я, признаться, до этого времени знал только один танец с саблями, тот, который Хачатуряна. Поэтому настроился на то, что посуда на столе вздрогнет с первыми аккордами, а по сцене вихрем начнут носиться танцоры в головокружительных па. Но на сцену вышли шесть мужчин, одетых в коротенькие шорты, переходящие в белые гетры и цветастые рубашки с узором, напоминающим халаты узбечек. Вершиной этого старинного османского прет-а-порте служила белая войлочная шапка, по форме напоминающая купол и накрепко примотанная к голове таким же, как рубашка, цветным платком. В руках у каждого был ятаган и щит. Воины (а у меня почему-то и не возникло других ассоциаций, может быть, потому, что они были в шортах) принялись водить хоровод, отстукивая ритм кинжалами по щитам. Чиник шепнул мне на ухо, что история этого танца возносится к временам, когда на их земле еще и турков-то не было. Тем временем на сцене стала разворачиваться настоящая рукопашная, стройный ритм ударов превратился в лязгающую какофонию, а танцоры так неистово колотили друг друга ятаганами, что в какой-то момент я стал опасаться за благополучный исход этого не то танца, не то ритуала. Но все закончилось достаточно мирно, никогда бы не подумал, что щит и меч (кылыч калкан), а именно так называется этот танец, в своем холодном строе железного ритма может рождать мелодию. Чудовищную, но все же мелодию.
Принесли вина, и мои друзья, явно рассчитывая меня удивить, гордо заявили: «Вот, это наше местное, настоящее турецкое вино. Ты, наверное, и не догадывался, что в Турции есть свое вино. Попробуй, оно ничем не хуже итальянских или французских».
Тут уж настал мой звездный час. Я налил себе бокал. Поднял к свету, оценивая цвет, раскрутил, создавая юбку чуть ниже края бокала, рассматривая "ножки" вина и, убедившись в наличии последних, вдохнул аромат.
Мои друзья переглянулись между собой и как-то подозрительно впились в меня взглядом. Похоже, они начали сомневаться в том, что перед ними просто путешественник. На их лицах читался вопрос: «А ты случаем не шпион? Как-то ты странно пьешь, приятель. Как-то не по-русски, что ль».
Я проглотил вино, отсчитывая про себя кудали, и когда послевкусие улеглось, закончил дегустацию со словами: «Да, тело есть, хотя чересчур танинно, даже для молодого, хотя в этом и прелесть автохтонных сортов».
Сказать, что наступила тишина, это ровным счетом ничего не сказать. Все и вся в эту самую секунду превратилось в абсолютное безмолвие, в абсолютную тишину, прерываемую лишь хлопанием ресниц двух пар глаз напротив меня.
Конечно же, я хватанул через край. Не стоило так выпендриваться. Но мне так хотелось им дать понять, что я тоже хоть что-то знаю об их стране. Что я хоть и гость, но свалился-то я на их головы не из бескрайних просторов Сахары. Что я что-то читал, видел да пробовал, черт возьми, в конце-то концов. Что не хочу, чтобы меня воспринимали как заезжего француза на калмыцкой свадьбе, которому ежесекундно надо объяснять, что и к чему. Мне почему-то казалось в тот момент важным донести до них мысль, что с тех пор, как Ататюрк повел страну по пути "светского государства", мы стали иметь значительно больше точек в соприкосновении и понимании двух наших культур.
- Расслабьтесь, - сказал я, улыбаясь, - просто я люблю вино и все, что с ним связано. Поэтому я прекрасно в курсе, что виноград на ваших землях растет уже более шести тысяч лет. И что только в последние десятилетия вы стали возрождать это искусство делать вино. Что в поисках своей винной ниши не скатываетесь до ЮАР или Чили, которые не парятся насчет терруарности и аутентичности, а просто засаживают всю землю международными сортами. Мой респект вам за то, что упорно продолжаете поддерживать право на жизнь местных сортов. И что умеете бережно относиться к чему-то своему, самобытному, принадлежащему только вам, а значит, вами любимому. И вообще, давайте выпьем за дружбу.

* * *

Ночь застала нас в крепких мужских объятиях. Мы вчетвером обнимались и, перебивая друг друга, нахваливали то Красную площадь в Москве, то мечети в городах Турции. Почему вчетвером? Все правильно, на тот момент в монументе единения дружбы народов участвовал уже квартет - я, ножовщик из Бурсы, гончар-чини из Изника и Хонда из страны восходящего солнца. Я порывался пойти в хамам и оттуда позвонить в консульство, требуя вид на жительство. Ножовщик собирался развестись и жениться на моей сестре (отсутствие таковой в моей семье его нисколько не смущало), Чиник же по-прежнему грезил о метростроевцах и открытии десятиэтажного торгового центра, в котором будет продаваться только его керамика. Хонда грезила антикоррозийкой и новыми покрышками, и только чисто японская скромность не позволяла ей приставать к нам с такими мелочами.
Потом была гостиница и испуганное лицо менеджера за стойкой рецепции в тот момент, когда ножовщик потребовал люкс для своего друга, президента России (президентом, как вы поняли, было назначено мое худосочное, лежащее на диванчике в фойе). Потом был запах свежайших простыней, колыхание прохлады ночного воздуха в дрожи занавески на открытой двери балкона. В кружении всего этого под ритм воспоминания о танце наступил сон.

* * *

- Засасывает, - сказало сознание, - ты боялся, что Стамбул заставит тебя застрять надолго. Но эта Бурса - еще тот бермудский треугольник. Ты видел изумрудную мечеть? Нет. Ты посетил термальные источники? Тоже нет. И сколько же ты планируешь здесь торчать? Неделю? Месяц?
Я лежал на широкой кровати и позволял протрезвевшему сознанию вычитывать мне нравоучения.
- А каштаны, знаменитые каштаны, ты собираешься пробовать, ответь, алкоголик.
Я принял решение. Единственное, что могло спасти меня от занудства альтер эго, так это пойти и утопить последнее в кофе. Я собрался с силами, встал с кровати и, оценив удобство спанья в одежде, отправился на поиски спасительной мути.

* * *

Выбирая между термальными источниками и посещением изумрудной мечети, победило то, что несет большее очищение, то есть, мечеть. До нее уже оставалось не более ста метров, когда в небе появилась стая голубей. Вдруг один из них закружился и кубарем стал падать на землю. Вся стая замерла в небе, а этот пернатый акробат, почти поравнявшись с землей, взмыл к своим сородичам.
- Вот они, - подумал я, - настоящие, свободолюбивые турманы или, как еще их называют, бурские роллеры. Это редчайшая разновидность голубей. И в природе их можно встретить только здесь. Мне страшно повезло. Эти пернатые икары могут кружиться через голову, падая и снова взмывая по десять, а то и пятнадцать минут кряду. Что ценного в этой птице, спросите вы, ну голубь, во дворах наших домов этих пернатых не счесть. И тут я позволю себе не согласиться. Еще задолго до октябрьской революции один московский стряпчий купил себе голубя-турмана за восемьсот рублей. А ведь на эти деньги можно было приобрести целый табун лошадей. Но даже не сей факт больше всего импонировал мне в этой птице. Люди, осознавая уникальность этих божьих тварей, старались заботливо к ним относиться. Правда, вся эта бережливость, в конце концов, выливалась в более-менее просторную клетку. Клетку, где их, конечно же, хорошо кормили и ухаживали, но птицы, вероятно, только им понятным чутьем осознавали, что это - неволя. И когда у них рождались птенцы, они наотрез отказывались их кормить, будто не желая участи узников своему потомству. Нередко, когда птенцы умирали, хозяева находили в своих клетках и пары умерших по неизвестным причинам родителей. Есть и еще один момент в жизни этих пернатых, который заставляет меня взглянуть на небесных красавцев как-то по-особенному, с уважением. Только турманы, живущие на воле и никогда не познавшие клетки, могут совершать свой головокружительный танец. И это само по себе уже «АллаАлла».
А в целом, и вся Бурса - это бесконечное «АллаАлла»!

Devam edecek (продолжение следует)...