Ночь в музее

– Дорога к нам одна, да, но вы по ней не проедете. Сейчас 6 часов – самый прилив, можно было берегом попробовать – но куда уж там, все под водой.

Почему-то так получается, что самые захватывающие дух приключения всегда скрываются за фразой “ооо, да вы тут не проедете”. Проверено неоднократно. Однако не буду скрывать, что помимо всякого рода опасностей, приключения сии потребуют некую плату с решившихся смельчаков: немалую дозу адреналина, которая будет держать на ногах, пока не закончится весь этот кошмар (ну, то есть отпуск), пару десятков молитв всем богам без разбора, изрядно помятую машину и пообтрепавшиеся нервы и в довершение всего – прядь седых волос. И дикий ворох впечатлений, взахлеб проносящихся в голове и никак не желающих улечься по полочкам. Но разве не за этим, в конце концов, мы отправляемся в путешествия?

– Мы все же попробуем – не зря же 2,5 тысячи километров отмотали. Наверное, есть объезд?
– Попробуйте, конечно, почему нет. Выезжайте к берегу, направо – первый ручей, довольно глубокий, дальше – речка с мостом, но его затапливает прилично. Если выберитесь – держите берегом до креста, а там правее лесом уйдете.

Голос в телефоне замолкает и забирает с собой оставшиеся песчинки надежды, а мы тем временем выезжаем на берег моря. Горячее солнце подбадривает, ветер ласково курчавит гребни молодых волн и лишь неутомимый навигатор напоминает, что берег – Терский, море – Белое, солнце – заполярное, и ветер – северный. А путь мы держим в старую саамскую деревню, заложенную еще в 12 веке, где закаленные поморы вели свой суровый и тяжкий промысел – тоню Тетрину. Однако этого навигатор уже не видит.

Первый ручей встретил нас веселым смехом родниковой воды, которая через пару дней наших странствий пошла на кастрюлю с лапшой. 10 минут бега вдоль ручья, закусывания губ и построения траектории сделали свое дело: препятствие было преодолено (правда мне, как фотографу и стороннему наблюдателю, пришлось довольствоваться бродом, но людям, не по своей воле искупавшимся в Баренцевом море, уже ничего не страшно).

Речка с подтопленным мостом внушала больше доверия, однако толика страха все же успела поселиться в голове (вы никогда не вытаскивали машину, застрявшую колесом в прогнившем понтоне, вот-вот готовую рухнуть в бурлящую горную реку? Интересные ощущения, скажу я вам). Но на этот раз удача была на нашей стороне, и, преодолев последний водный барьер, мы выехали к лесной полосе.

Сосна, сосна, поворот, еще сосна с могучим корнем, которому тесно стало в земле, каменистый спуск, затем подъем – и вот перед нами позапрошлый век, насильно прибитое гвоздями прошлое, выставленное на потеху – для тех, кто доберется.

А добраться, в общем-то, не трудно, хотите – записывайте адрес! На 23-м километре автодороги Умба-Варзуга, берущей свое начало в славном городе Кандалакша, на Терском берегу Белого моря с незапамятных времен стоит небольшой хутор, по-местному – тоня (с удалением на последний слог). Испокон веков здесь жили и трудились поморы – тем, чем радовало их море – рыбой, тюленями, солью. Много тоней было на Терском берегу, однако во всей своей красе и в первозданном виде можно застать всего несколько, а самому пожить – так только в одной, той, которую самолично сохранил и восстановил житель Умбы, Александр Комаров, сумев не просто остановить время над небольшим клочком земли, но и добиться статуса историко-этнографического комплекса под открытым небом.

Добро пожаловать в тоню Тетрину.

Дым от догорающего костра медленно тает в воздухе, мешаясь с запахом соли и водорослей, море плавно отступает в отлив, обнажая черные головы огромных валунов, полярные колокольчики греются на солнцепеке, покачиваясь в такт своим мыслям, кольские травы плетут свои мудреные сети, обволакивая землю зеленым ковром. Время здесь не просто остановилось – оно сгустилось, сжимая весь мир до размеров одного двора, и застыло в позапрошлых столетиях, с удивлением поглядывая на неуместные здесь мобильные телефоны и фотокамеры.

– Ваш дом – вот этот, – махнул рукой в сторону ладно сбитой избы на самом краешке берега Александр Борисович. Уроженец кольского, в преклонных летах, выглядит довольно бодро: виски чуть тронуты сединой, острый взгляд, обветренные, сильные руки, привыкшие кормить своего хозяина, и высокие сапоги с разводами от соли. – Левая комната – располагайтесь, где хотите. Вы на одну ночь? Постельное белье тогда будет платным: сами понимаете, стирать здесь очень трудно. В прихожей кухня, воды я вам принес, плиту зажечь сумеете? Пойдемте, провожу-покажу.

Деревянные ступени, порог, москитная сетка вместо двери, шаг – в нос бьет резкий запах сырой рыбы, глаза разбегаются от обилия деталей интерьера, а в голове копошится фраза "вот это я понимаю – музей". Свет, прокравшись сквозь небольшое окошко, падает на стены, выхватывая из темноты фотографии, рисунки и карты, домашнюю утварь, оружие и шкуры, старательно развешенные рукой заботливого хозяина. Музейные экспонаты выступают здесь предметами быта, а предметы быта – музейными экспонатами.

Дверные ручки из оленьих рогов, старые керосинки, черпаки для воды размером с голову, подсвечники из потемневшей бронзы, самодельные стулья и сети. Большое количество сетей.

– А я вам уху еще утром сварил, думал вы пораньше доберетесь, – фигура хозяина тони с дымящейся кастрюлей в руках появляется под крытой террасой, все пространство которой занимает широкий обеденный стол. Вдоль стола – лавки, укрытые жестким ворсом оленьих шкур. – С пресной водой здесь туго, поэтому тарелки-ложки мыть – прямо в море. Чайник скоро закипит, а у меня для вас есть особое угощение на закуску – свежая красная икра.

Радость и удивление на моем лице начинают медленно отступать, давая волю другим неописуемым чувствам, когда я вижу икру у него в руках, еще не отделенную от пленки. Среди поморов не было вегетарианцев, в который раз напоминаю я себе и вспоминаю тот день, когда сознательно отказалась от мяса.

– Непривычный вкус у вашей икры! Какой-то пресный.
– Ну конечно – свежая икра совсем не соленая. Да и вы ее странно как-то едите – на хлеб намазываете. Мы ее – прям ложкой! Соль у нас тоже своя, морская, черная. Сами выпариваем по весне по специальной технологии. Мы вообще стараемся здесь делать своими руками – и лодки сшивать, и рыбу добывать, и тоню содержать.

После знатного обеда – баня с вениками, все как положено русской душе. Но у меня душа, наверное, не совсем русская: не выдержав жара, я сбежала на медленно обнажающееся дно моря, на несколько часов приоткрывающее любопытному глазу свою удивительную флору. Пара часов, проведенных лежа на камнях с горящими глазами, пролетели как полминуты.

– Эх, не выйдет из тебя помора, – рука моего друга, гениально-безумного водителя, ложится на плечо. – Из бани сбежала, ухи толком не поела…
– ...Да там целая рыбья голова плавала, с глазами!..
– ...На шкуры со слезами глядишь.
– Но это же олени! Они добрые, с большими и грустными глазами…
– И теплой шерстью.
– Не было среди поморов вегетарианцев?
– Определенно.

Тетрина вытянулась вдоль берега моря на добрый километр – от одиноко стоящей часовни до самых дальних хозяйственных построек. Несколько гостевых изб, одна промысловая, с хозяйской половиной, погреб, пара сетниц с рыбацким снаряжением, чумов, колодец, баня и огромное количество сетей, вывешенных на просушку, – вот, пожалуй, и все достояние тони, однако внутри каждого строения спрятан целый мир.

Промысловые снасти, склянки со скипидаром и смолами, саамская лодка карбас, сшитая по всем правилам из цельного ствола ели, шкуры, развешанные по стенам вперемешку с сушащимися ламинариями.

В лесу, через дорогу, – небольшая экспозиция, посвященная Второй мировой. Сюда она, конечно, не дошла, однако по Лапландии прошлась, оставив тяжелые следы – каски, патроны, гильзы, мины… На Тетрине стоит пулемет и обломки двух самолетов, сбитых в военное время. А рядом, на дереве, скалится череп лося.

– На тоне всегда есть флаг, – Александр хозяйскими шагами меряет землю. – Это своеобразный знак для проезжающих купцов: поднят флаг – значит есть в деревне рыба, можно торговать. Флаг опущен – нет товара, проезжай дальше. У нас на Тетрине флаг особенный, Андреевский.

Полночь незаметно подкрадывается, стрелки часов ушли далеко за 12, а солнце все еще лениво плещется над горизонтом. Пришло время исследовать отведенную нам избу. Изначально она поделена была на 2 части: большая половина, с печью, – мужская, в ней жило до 15 человек, соседняя, поменьше – женская. Почему так? А вот так вот, разделение труда: мужчины-рыболовы жили по своему графику, женщины с детьми – по своему.

Сейчас в мужской половине живет хозяин с сыном, женская же отведена для гостей. 4 кровати, одна – двухъярусная, стол, стулья… прялка, детская люлька, саамские костюмы на стене довершают антураж.

– Главное – спросонья не принять их за призраков, – мой друг удобно устроился на нижнем "этаже" двойной кровати. Я же выбрала себе самую высокую, какие обычно можно встретить во всяких музеях деревянного зодчества, в которых также представлен старинный русский уклад – уж очень хотелось поспать на такой!

Впечатления на утро были, мягко скажем, разносторонними: полярный день – полярным днем, но отбивающие такт настенные часы, высокая скрипучая перина узкой кровати, норовящей вот-вот тебя сбросить вниз, холод и сырость ненатопленного дома, пока печь еще не растопили… Но это все было ночью. Утром же, выйдя на крыльцо и устроившись на деревянном прародителе шезлонга с чашкой кофе в руках, с видом на бескрайнее море, я поняла, что это самое удивительное место на Земле.

– Как спалось? – Александр подходит со стороны моря, таща лодку на плечах: он уже с двумя гостьями успел сходить в море, сети проверить.
– Непривычно, – подергиваю плечами.
– Это все потому, что ты вчера в баню не ходила!

Экскурсию по Тетрине, которую проводит сам хозяин тони, можно слушать много раз. Наверное и потому, что каждый раз услышишь что-то новое.

– Как вы думаете, что было самым главным достоянием помора? Основным и надежным промыслом? – закидывает удочку Александр, втягивая слушающих в дискуссию.
– Рыба? Тюлений жир? Шкуры? – вариантов немного, и все они вполне очевидные.
– Нет. Рыба много где есть, и не только в море, тюленьего жира много не напасешься, шкуры – так крупные охотничьи угодья далеко. Нет, основной промысел любого помора – соль. Вкусный стол без соли не накроешь. Ведь что значит выражение "хлеб-соль"? Хлеб – это пища, а соль – признак достатка. Морскую соль добывают в определенное время года, весной, когда встает лед и к воде не примешиваются водоросли. Замерзает только пресная вода, а подо льдом образуется концентрированный соленый раствор, который вываривается специальным образом для получения соли.

Все суровые тяготы жизни терских лопарей трудно представить современному человеку. А уж прожить самому хотя бы неделю – и вовсе не вообразимо. Смешно сказать: полярная ночь, море, скованное льдом, и цель – добыть провианта, семью покормить. А из сподручных средств всего – древесный уголь, чуть еды, тюлений жир и глины кусок. Пойди, попробуй догадайся, зачем тут глина нужна, но вот попробуешь пару раз огонь на льду развести – вопрос отпадет сам собой.

Много загадок и тайн хранит Терский берег, много традиций и укладов старины ушло в прошлое и кануло в Лету. Много мы не успели узнать о жизни саамов – коренных жителей Кольского полуострова.

Все тайны жизни не раскроешь за одну ночь, пусть даже проведенную в музее. Однако, увозя на своих плечах частицу поморского быта, я точно знала, что вернусь сюда еще. Даже несмотря на то, вегетарианцев среди поморов не было абсолютно точно.

Июль, 2015.